Психология народов и масс - Страница 72

Великие вожаки толпы – Будда, Магомет, Жанна д’Арк, Наполеон – обладали в высшей степени именно такой формой обаяния и благодаря ей подчиняли себе толпу. Боги, герои и догматы внушаются, но не оспариваются; они исчезают, как только их подвергают обсуждению.

Великие люди, об обаянии которых я только что говорил, без этого обаяния не могли бы сделаться знаменитыми. Конечно, Наполеон, находясь в зените своей славы, пользовался огромным обаянием благодаря своему могуществу, но все же это обаяние существовало у него и тогда еще, когда он не имел никакой власти и был совершенно неизвестен. Благодаря протекции он был назначен командовать армией в Италии и попал в кружок очень строгих, старых воинов-генералов, готовых оказать довольно-таки сухой прием молодому собрату, посаженному им на шею.

Но с первой же минуты, с первого свидания, без всяких фраз, угроз или жестов, будущий великий человек покорил их себе. Тэн заимствует из мемуаров современников следующий интересный рассказ об этом свидании: «Дивизионные генералы, в том числе Ожеро, старый вояка, грубый, но героичный, очень гордившийся своим высоким ростом и своей храбростью, прибыли в главную квартиру весьма предубежденными против выскочки, присланного из Парижа. Ожеро заранее возмущался, уже составив себе мнение о нем по описанию и готовясь не повиноваться этому «фавориту Барраса», «генералу Вандемьера», «уличному генералу», на которого все смотрели как на медведя, потому что он всегда держался в стороне и был задумчив, притом этот малорослый генерал имел репутацию математика и мечтателя. Их ввели. Бонапарт заставил себя ждать. Наконец он вышел, опоясанный шпагой, и, надев шляпу, объяснил генералам свои намерения, отдал приказания и отпустил их. Ожеро безмолвствовал, и только когда они уже вышли на улицу, он спохватился и разразился своими обычными проклятиями, соглашаясь вместе с Массеной, что этот маленький генерал внушил ему страх и он решительно не может понять, почему с первого взгляда он почувствовал себя уничтоженным перед его превосходством».

Обаяние Наполеона еще более увеличилось под влиянием его славы, когда он сделался великим человеком. Тогда уже его обаяние сделалось почти равносильно обаянию какого-нибудь божества. Генерал Вандамм, революционный вояка, еще более грубый и энергичный, чем Ожеро, говорил о нем маршалу д’Oрнано в 1815 году, когда они вместе поднимались по лестнице в Тюильрийском дворце: «Мой милый, этот человек производит на меня такое обаяние, в котором я не могу отдать себе отчета, и притом до такой степени, что я, не боящийся ни Бога, ни черта, приближаясь к нему, дрожу, как ребенок; и он бы мог заставить меня пройти через игольное ушко, чтобы затем бросить меня в огонь».

Наполеон оказывал такое же точно обаяние на всех тех, кто приближался к нему.

Сознавая вполне свое обаяние, Наполеон понимал, что он только увеличивает его, обращаясь даже хуже, чем с конюхами, с теми важными лицами, которые его окружали и в числе которых находились знаменитые члены Конвента, внушавшие некогда страх Европе. Рассказы, относящиеся к тому времени, заключают в себе много знаменательных фактов в этом отношении. Однажды в государственном совете Наполеон очень грубо поступил с Беньо, с которым обошелся как с неучем и лакеем. Достигнув желаемого действия, Наполеон подошел к нему и сказал: «Ну что, большой дурак, нашли вы, наконец, свою голову?» Беньо, высокий, как тамбурмажор, нагнулся очень низко, и маленький человечек, подняв руку, взял его за ухо, «что было знаком упоительной милости, – пишет Беньо, – обычным жестом смилостивившегося господина». Подобные примеры дают ясное понятие о степени низости и пошлости, вызываемой обаянием в душе некоторых людей, объясняют, почему великий деспот питал такое громадное презрение к людям, его окружавшим, на которых он действительно смотрел лишь как на пушечное мясо.

Даву, говоря о своей преданности и преданности Маре Бонапарту, прибавлял: «Если бы император сказал нам обоим: «Интересы моей политики требуют, чтобы я разрушил Париж, и притом так, чтобы никто не мог из него выйти и бежать», – то Маре, без сомнения, сохранил бы эту тайну, я в том уверен, но тем не менее не мог бы удержаться и вывел бы из Парижа свою семью и тем подверг бы тайну опасности. Ну а я из боязни, чтобы никто не догадался об этой тайне, оставил бы в Париже свою жену и детей».

Надо иметь в виду именно эту удивительную способность Наполеона производить обаяние, чтобы объяснить себе его удивительное возвращение с острова Эльбы и эту победу над Францией одинокого человека, против которого выступили все организованные силы великой страны, казалось, уставшей уже от его тирании. Но стоило ему только взглянуть на генералов, присланных для того, чтобы завладеть им, и поклявшихся им завладеть, и все они немедленно подчинились его обаянию.

«Наполеон, – пишет английский генерал Уолслей, – высаживается во Франции почти один, как беглец с маленького острова Эльбы, и в несколько недель ему удается без всякого кровопролития ниспровергнуть всю организацию власти во Франции, во главе которой находился ее законный король. Существуют ли случаи, где личное превосходство человека проявлялось бы более поразительным образом? В продолжении всей этой последней его кампании можно ясно видеть, какую власть он имел над союзниками, заставляя их следовать его инициативе, и как мало было нужно, чтобы он их раздавил окончательно».

Его обаяние пережило его и продолжало увеличиваться.

Благодаря именно этому обаянию попал в императоры его безвестный племянник. Наблюдая затем, как возрождается его легенда, мы можем убедиться, насколько еще могущественна его великая тень. Обращайтесь дурно с людьми сколько вам угодно, убивайте их миллионами, вызывайте нашествия за нашествиями, и все вам будет прощено, если вы обладаете достаточной степенью обаяния и талантом для поддержания этого обаяния.